Статья Д.Л. Голованова в газете «ГеограрН»

В 2017 г. исполнилось 120 лет со дня рождения Александра Леонидовича Чижевского (1897–1964) — не только выдающегося ученого-гелиобиолога, основоположника космического естествознания (совместно с В.И. Вернадским и К.Э. Циолковским), но и талантливого поэта, оригинального художника.

Его закон квантитативной компенсации в функциях биосферы рассматривается в курсе «Геофизика ландшафта», разработанном К.Н. Дьяконовым, как один из немногих «сквозных» законов географии.

Научные чтения и семинары, посвященные развитию наследия Чижевского, периодически проходят на географическом факультете.  Юбилейные мероприятия состоялись в марте 2017 г. в Санкт-Петербургском центре РГО. Их инициатором выступила Марина Августиновна Трубина, руководитель секции медицинской метеорологии РГО. Выставка «Циолковский, Королев и Чижевский — от замысла — до старта» прошла в начале прошлого года в Московском планетарии. Именно Сергею Павловичу Королеву отдавал Чижевский на рецензию свои воспоминания «Годы дружбы с Циолковским». А.Л. Чижевский стал свидетелем реализации С.П. Королевым замыслов своего калужского земляка и старшего друга. Неоценима роль А.Л. Чижевского в отстаивании мирового приоритета Константина Эдуардовича в области теории космических полетов: его вкладом стали перевод на немецкий язык, а также издание и рассылка в 1920-е годы ведущим ученым ракетной и космической тематики книги Циолковского «Ракета в космическом пространстве». Отец космонавтики и ракетостроения Герман Оберт безоговорочно признал приоритет Циолковского.

Подведение итогов года 120-летия А.Л. Чижевского состоялось на I Международной научно-практической конференции, посвященной сохранению творческого наследия и развитию идей А.Л. Чижевского. Конференция прошла 11–12 декабря 2017 г. в Государственном музее истории космонавтики имени К.Э. Циолковского в Калуге и 13 декабря в Москве, в ИКИ РАН.. А 15 декабря 2017 г. в Доме русского зарубежья им. А. Солженицына в Москве состоялась презентация книги «Вдохновленный солнцем. Поэзия и живопись Александра Чижевского», которую представлял автор-составитель альбома культуролог Валерий Байдин.

Активизация поэтического и художественного творчества происходила у А.Л. Чижевского в периоды вынужденного спада научных исследований — во время Гражданской войны (1918–1920), в условиях заключения (1942–1950) и во время ссылки в Караганду (1951–1958). Нередко под стихами Чижевского стоят две даты: написано в Калуге и доработано в Караганде.

Картины Чижевского — не столько зарисовки с натуры, сколько отражение внутреннего душевного состояния художника. Учился Александр Леонидович в начале века у французского художника-импрессиониста Гюстава Нодье, ученика знаменитого Эдгара Дега.

Портрет А.Л. Чижевского  с дарственной надписью А.В. Григорьева — первого профессионального марийского художника — результат встречи двух творческих личностей в 1946 г. во время ссылки в Караганде.

Поэзия Чижевского раскрывает «внутреннюю лабораторию» совсем не кабинетного ученого, но естествоиспытателя масштаба Иоганна Вольфганга фон Гёте и Михаила Васильевича Ломоносова — в равной степени ученых и поэтов. А.Н. Толстой называл Чижевского продолжателем Тютчевской линии в русской поэзии.

Мера жизни

Часами я сижу за препаратом

И наблюдаю жизни зарожденье:

Тревожно бьётся под живым субстратом

Комочек мышц — о, вечное движенье.

Движенье — жизнь. Сложнейший из вопросов.

Но все догадки — всуе, бесполезны.

Возникло где? Во глубине хаосов?

Пришло откуда? Из предвечной бездны?

Бессилен мозг перед деяньем скрытым:

Завеса пала до её предела:

Здесь времена космические слиты

В единый фокус — клеточное тело.

Я тон усилил до органной мощи

Катодной схемой, — слышу ритмы струек:

Несуществующее, а уж ропщет!

Неявленное, а уж протестует!

Должно быть, жизнь — заведомая пытка —

В зародыше предвидит истязанье:

В развёртыванье жизненного свитка

Звучит по миру жгучее страданье.

Но страшны тоны сердца, и тревога

За бытие земное не случайна.

Да, мера жизни — это мера Бога

И вечно недоступная нам тайна.

30 мая 1943

О беспредельном этом мире

В ночной тиши я размышлял,

А шар земной в живом эфире

Небесный свод круговращал.

О, как ничтожество земное

Язвило окрылённый дух!

О, как величие родное

Меня охватывало вдруг!

Непостижимое смятенье

Вне широты и долготы,

И свет, и головокруженье,

И воздух горной высоты.

И высота необычайно

Меня держала на весу,

И так была доступна тайна,

Что я весь мир в себе несу.

Там, притаившись на мгновенье

В испуге свёрнутым клубком,

Трепещут тени, как виденье,
И снова катятся, как ком!

Они летят стремглав в низины,

Вытягиваются и дрожат,

Врезаясь в чащи и стремнины,

Тревожа сон нагорных стад.

А солнце гонится за ними

Всё дальше, глубже, в тьму долин,

Вбивая стрелами своими

Во мрак победоносный клин.

Туман редеет вдоль потока,

И тени мечутся на нём,

Как бы прибежища у рока

Ища меж влагой и огнём.

Но луч всесветный, всемогущий,

Разящий в мраке и во мгле,

Влетит в последние их кущи

И тени пригвоздит к земле!

1917

Утопическая мысль

В изгнаньи крепнут убежденья:

Мужайся духом, кто гоним!

За кровь, за пытки, за гоненья

Врагам сторицей воздадим.

Застенок породит застенок,

Тюрьма — стостенную тюрьму,

И мир погибнет за бесценок

В братоубийственном дыму.

Таков наш суд и осужденье!
Но выход есть из тьмы и зла,

Когда б Земля в одно владенье

И в строй единый перешла.

1917