«Судя по той деятельности в ЦРЛ (центральной радиолаборатории в Кучино), которой я был свидетель, все в мире уже шло вверх дном!»

«Кучино было поместьем Рябушкинского, который устроил здесь вторую, после К. Э. Циолковского, аэродинамическую трубу. Сын московского купца, физик по образованию, он интересовался различными вопросами физики и самолетостроения.

После Октябрьской революции он эмигрировал за границу. Имя Рябушинского мы встречали в французских научных книгах, в книге Г. Ф. Смита при описании взрыва первой атомной бомбы близ Лос-Аламоса. Тот же это был Рябушинский или его однофамилец – автору не известно.

19 января 1945 года в Кучино, в зоне ЦРЛ, разместили нескольких человек, содержавшихся в Бутырской тюрьме.

В седьмом часу вечера 19 января я мог познакомиться с людьми, работающими в ЦРЛ в лагере заключенных. Их ватага человек в сорок ринулась посмотреть на меня, ибо они были предуведомлены вольными людьми, с которыми они работали в ЦРЛ, что должен приехать «известный ученый биофизик». Во главе всех шел на меня, протянув руку, инженер архитектуры Стефан Сергеевич Карпов, мой старый знакомый по Калуге, окончивший Калужское частное реальное училище Ф. М. Шахмагонова годом позже меня. Хотя он изменился за прошедшие тридцать пять лет, но все же мы узнали друг друга и облобызались трижды по русскому обычаю. Затем ко мне подошел полковник танковых войск, военный инженер Михаил Михайлович Лихачев, оказавшийся впоследствии милейшим человеком. За ним следовал профессор химии Ленинградского Политехнического Института Владимир Алексеевич Суходский, человек лет шестидесяти, очень образованный, весельчак и оптимист.

С. С. Карпов на правах однокашника и старого друга представлял мне своих коллег из ЦРЛ.  За профессором В. А. Суходским последовал инженер Борис Алексеевич Кособрюхов, человек 64 лет, «отец русского аккумулятора». Я был тронут таким вниманием, ибо имя инженера Кособрюхова я знал еще из учебников электротехники.

Таким же образом я был представлен инженеру-радисту Петру Петровичу Личвинскому, который впоследствии оказался   большим любителем живописи, и ему очень понравилась коллекция моих акварелей.

В тот же час я пожал руку инженеру Николаю Александровичу Сафронову, о котором впоследствии узнал, что он занимается доносительством и, следовательно, является сексотом; агрофизику Михаилу Петровичу Леонтовскому, который впоследствии преподнес мне две вещи: фотографию Андромеды собственной работы и алюминиевую ложку для обувания туфель. Эти вещи сохраняются мною до сих пор.

Далее я был представлен инженеру-радисту Якову Исаковичу Эффруси и другому инженеру-радисту, Альберту Исаковичу Иоффе, племяннику академика А. Ф. Иоффе. Он ругал своего дядю на чем свет стоит. Потом ко мне подошли и представились: телеграфист Андрей Григорьевич Жилин, оказавшийся моим соседом по койке с одной стороны, а с другой – слесарь Петр Савельевич, человек 31 года, фамилию его я не записал.

Тут же я был представлен инженеру Алексею Леонидовичу Скворцову и инженеру Серафиму Николаевичу Купленскому, оказавшемуся человеком с болезненным самолюбием, Семену Сергеевичу Гологорскому и Илье Шмуловскому (это два фотографа). Наконец, в другой комнате, меня подвели к профессору Ивану Алексеевичу Черданцеву, известному составителю учебников по электротехнике, и к физику Термену, который работал в лаборатории ежедневно долго и приходил в наш барак очень поздно.

Моим Вергилием был С. С. Карпов. Он сказал: «Бездарности свойственно злословие». И. А. Черданцева, явного доносчика-провокатора, не переносили и с трудом мирились с его пребыванием здесь… »

«В марте мною был представлен А. М. Васильеву рабочий чертеж моей установки (портативного аэроионизатора для госпиталей — прим. Д.Л. Голованова), питающейся от электросети, со всеми необходимыми расчетами. Выполнение его в виде большого ящика было поручено одной из лабораторий в ЦРЛ, и только примерно через месяц я увидел его в действии. Кусочек ваты летел к подвесной люстре с расстояния в 75 см. Это было очень хорошо, я одобрил схему, и она уже пошла на соответствующий завод, я уже был в большом списке представлен к освобождению и ждал его! Это уже было во второй раз. Впрочем, об этом мне рассказала «по секрету» секретарь Ф.Ф. Железова, а спустя месяца два она же (жаль, что не записал ее имени) сказала мне, что Сталин не разрешил Берии такого крупного освобождения.

После этого меня стали перебрасывать из одного отдела в другой. В одном я вел довольно любопытные эксперименты в области химии, в другом отделе – в области физики, вел кое-какие расчеты, проверял переводы с французского, немецкого и  английского языков. Затем меня поместили в самый центр деятельности ЦРЛ – оформительскую мастерскую, работавшую под руководством капитана государственной безопасности Алексея Кузьмича Ражева. Здесь оформляли уже сделанные в ЦРЛ работы для передачи их на заводы, фабрики и т. д. Тут я увидел все, что было до сих пор «секретно» для меня и для всех вообще. Я не сказал бы, что ЦРЛ рог изобилия идей. Можно было бы сказать еще проще – ЦРЛ повторяла разные выдумки, опубликованные в научно-популярных журналах США, Англии, Франции и т. д.

Под выдумками я имею в виду разные методы подсматривания, подслушивания и фиксации всего этого на магнитной пленке. Здесь разрабатывались методы облавы в городах, методы слежения за преступниками и т.д.  Но все это уже было хорошо сделано в США или в Англии, а потому никакой новизной, никаким приоритетом не обладали. А какие бешеные деньги шли на содержание нескольких сотен ученых деятелей плюс группу очень даровитых заключенных, которые на своем месте действительно были бы полезны государству. Трижды я выступал с научным докладом по вопросам аэроионизации, космической биологии и очень серьезным докладом «Математическое доказательство симметричного расположения эритроцитов в кровотоке». В зале заседаний присутствовало от 150 до 200 человек, которые внимательно слушали докладчика.

А вообще в ЦРЛ делали «по секрету» неплохие вещи — авторучки, похожие на отличные пластмассовые портсигары, и другие вещи «по заказу» за хлеб, консервы, шоколад. Но я ничем не соблазнился, но для книг и рукописей мне сделали из фанеры громоздкий чемодан, который жив и до сих пор и служит мне ночным столиком.

В День Победы, 9 мая 1945 года я, находясь в нашем дортуаре слушал радиопередачу – это была речь И.С. Сталина, посвященная окончанию войны.

Вечером одного из ближайших дней ко мне подошел Владимир Алексеевич Суходский и под большим секретом рассказал мне следующее: Л. П. Берии стало известным из контрразведки, что американцы изобрели «атомную бомбу», которая в миллионы раз разрушительней обычной фугасной бомбы.

Наши химики и физики были вызваны к какому-то крупному начальнику, и им был предложен вопрос: не знают ли они такого секрета. Никто ничего не знал по этому вопросу. Но если американцы что-либо изобрели, то это может быть блефом для устрашения русских, или в самом деле человечество доигралось до дьявольщины.

— Это, возможно, — сказал я, вспомнив, что говорил мне лет за двадцать перед этим К. Э. Циолковский, исходя из романа Г. Уэллса. Уже в 1913 году Г. Уэллс, опираясь на работы Резерфорда, предвидел возможность такого рода – атомной гибели человечества в результате распада вещества».

Из книги: Чижевский А.Л. «Гений за колючей проволокой». М., 2019 г. Том 2. С. 429-433 и с. 440-442.