Предвоенное лето Александр Леонидович Чижевский с первой женой — Татьяной Сергеевной — совместно с труппой Малого театра, в которой она работала, провел в музее-усадьбе А.Н. Островского, где и застала их война.
Документальным подтверждением пребывания Чижевского в Щелыково служит картина «Могила Островского» и стихотворение, посвященное Татьяне Сергеевне (Т.С.Ч.).
А.Л. Чижевский. Могила Островского. Щелыково, лето 1941.
Летом 2017 года руководителям фонда «Гелиос» — А.Л. и Д.Л. Голованову — довелось побывать в этом замечательном месте.
Могила Островского. Щелыково, Костромская область.
Фото А.Л. Голованова. Август 2017.
Пень на месте дерева с картины А.Л. Чижевского «Могила Островского».
Щелыково, Костромская область. Фото А.Л. Голованова. Август 2017.
Воспоминания о предвоенном пребывании А.Л. Чижевского в Щелыково запечатлены в стихотворении, написанном уже в Челябинской тюрьме, после первоначальной эвакуации и последовавшего за ней ареста по абсурдному обвинению.
Т.С.Ч.
Трудилась ты и отдыха не знала:
Весь день в работе. Много надо сделать
Полезных дел в хозяйстве нашем бедном,
Чтоб зиму обеспечить скромной пищей,
Уютом деревенским и теплом.
Я — фантазер, натуралист, художник,
Восторженный природы наблюдатель—
Ни в чем тебе помочь, увы, не мог:
Весь день бродил под солнцем по полянам
И наслаждался красотою красок
Да ароматом полевых цветов.
Тревожную и страшную эпоху
Переживали мы. Коварный враг
Своею поступью неумолимой
шел на Москву.
Что делать нам? Бежать иль оставаться —
Грозный был вопрос —
В лесах заволжских, где тогда мы жили:
Меж Сциллой и Харибдой мы предстали.
Увы, судьба решила нашу участь—
Нам указали путь в Сибирь, в Челябинск…
В тот черный день, работой утомясь,
Дремала ты, когда я подошел,
Чтоб разбудить тебя и сообщить:
Мы едем, решено.
И сладкий сон ты, как ужаленная, прогнала
И на локте слегка приподнялась,
И ужас, да смиренный дикий ужас
В твоих глазах в тот миг отобразился,
Как будто ты увидела все то,
Что нам готовила судьбина наша.
Я содрогнулся весь и странно замер,
И леденящий холод пробежал
Вдоль тела моего, и мы молчали
В зловещем и гнетущем созерцаньи
Грядущих бед, которые раскрылись
На малые мгновенья перед нами.
Таинственна предчувствия природа.
Явление его неодолимо!
В одно мгновенье мы познали все,
Что будущее нам определило.
Но презрели совет благоволенья
И вещие виденья разогнали.
Поведать должен, с самого уж детства
Боялся я великого Востока и не любил его:
Невольный трепет
испытывал всегда я перед ним,
Не ведая причины той боязни;
В нем было нечто прямо от инстинкта
Или предчувствия своих судеб.
Боялся я людей земли восточной,
Ее животных, гадов, птиц, растений,
Да и сама земля меня пугала
Какой-то затаенной в недрах тайной,
Которой лучше было не касаться.
И в снах и наяву меня тревожил
Зловещий облик древнего Востока
С его глухой мистической культурой,
Проникшей в дальние пределы духа.
Не дай господь притронуться нам к тайне,
Что бедный ум осилить не сумеет.
И, глядя пристально в твои глаза,
Поколебался я в своем решеньи,
Но делать было нечего и сильнее наши воли
Гнали нас—в глухую бездну.
Реальный мир тот ужас отогнал.
Уж через полчаса мы весело
Вдвоем с тобой укладывали вещи—
Пятнадцать ящиков моих трудов.
Увы, быть может, никому не нужных.
И мы поплыли. И что же, что же…
Каждый новый час нам беды приносил
И каждый день тяжелые
страданья и лишенья.
И каждый раз, когда мы в черных волнах
Метафизического моря—тьмы тонули,
Опускаяся на дно,
Я вспоминал всегда твои глаза
И черный ужас в них отображенный.
Как ты была права!
Предчувствие тебя не обмануло,
И видения—погибшей жизни,
Страшные виденья
всецело воплотились наяву.
О! Подведем мучительный итог:
Сам я — во тьме, и казнь мне угрожает,
Ты в нищете, лишениях и муках
И, чтоб продлить мое существованье,
Ты трудишься без устали весь день
Одна, как перст, в чужом холодном крае,
И ждешь меня и, может быть, напрасно.
Презумь моя крепка, иссякли силы
И, просыпаясь одинокой ночью
В холодной и сырой моей гробнице,
Я созерцаю смерть перед собой
И каждый раз тебя воспоминаю,
И в черноте ночей твои глаза
Сияют мне в отчаяньи и страхе
Пророчеством — Пифийские глаза!
Челябинск, 1943.
